Иоанн Павел II. Энциклика «О ценности и неприкосновенности человеческой жизни» EVANGELIUM VITAE 1999.
избранные разделы Энциклики
11. Ценность жизни в наше время как бы "затмевается", хотя совесть неустанно напоминает о ее святости и нерушимости. Это заметно хотя бы в том, что некоторые преступления против рождающейся или естественно угасающей жизни порой прикрываются формулировками медицинского толка, цель которых - отвлечь внимание от того, что в действительности под ударом находится право конкретного человека на жизнь.
12. Множество серьезных проблем, существующих в современном обществе, в некоторой степени объясняет, почему так повсеместна атмосфера нравственной шаткости, и иногда смягчает субъективную ответственность отдельных людей, однако по сути дела мы стоим перед лицом более объемной реальности, которую можно признать настоящей структурой греха: ее характерная черта - экспансия культуры, направленной против солидарности и в ряде случаев приобретающей вид "культуры смерти". Она распространяется под действием мощных культурных, экономических и политических тенденций, отражающих определенную концепцию общества, где важнейшим критерием является успех. Рассматривая положение дел с этой точки зрения, можно, собственно говоря, назвать его войной сильных против бессильных; жизнь, требующая как можно больше доброты, любви и заботы, объявляется ненужной или рассматривается как невыносимое бремя и в конце концов так или иначе отвергается. Тот, кто своей болезнью, инвалидностью или просто самим фактом своего существования угрожает благоденствию либо жизненным привычкам более благополучных, оказывается врагом, от которого надо защищаться или которого надо уничтожать. Таким образом возникает "заговор против жизни". Он не только втягивает отдельных людей в рамках их личных, семейных и общественных отношений, но идет гораздо дальше, обретает глобальный размах, расшатывая и разрушая отношения между народами и государствами.
15. Неизлечимо больным и умирающим угрожают не менее серьезные опасности в том социально-культурном контексте, в котором страдание принимается и переносится с большим трудом, - в результате этого растет искушение решить проблему страдания, ликвидируя его в корне путем преждевременной смерти, которую вызывают в момент, найденный подходящим.
На такое решение часто влияют разнообразные мотивы, но, к сожалению, все они приводят к одному и тому же ужасающему исходу. На самого больного решающее влияние могут оказать страх, напряженность и даже отчаяние, испытываемые под действием сильной, затяжной боли. Это ставит под удар нередко уже расшатанное равновесие в личной и семейной жизни, так что, с одной стороны, больной, несмотря на все более эффективную врачебную и социальную помощь, может почувствовать себя как бы раздавленным собственной слабостью; а с другой - у тех, кому больной близок, может выступить на передний план понятная, хотя и плохо понятая, жалость. Все это обостряется под влиянием общекультурной атмосферы, в которой страданию не придается никакого смысла и ценности - наоборот, его считают злом от природы, которое следует любой ценой ликвидировать; в особенности так обстоит дело, когда отсутствует религиозная мотивировка, которая помогла бы человеку положительно воспринять тайну страдания.
Однако в культурном плане часто наблюдается и влияние своеобразного прометеизма: человек питает иллюзию, что сможет стать господином жизни и смерти, поскольку сам принимает решение о них, в то время как на самом деле он побежден и раздавлен смертью, неотвратимо замкнутой от всякого высшего смысла и всякой надежды. Все это трагически обнаруживается в распространении эвтаназии, то закамуфлированной и подспудной, то производимой открыто и даже с разрешения закона. Ее оправдывают не только мнимым сочувствием к страдающему пациенту, но иногда и утилитарными соображениями, предписывающими избегать непроизводительных расходов, которые тяжким бременем ложатся на общество. В результате среди тех, кого предлагается лишать жизни, оказываются новорожденные с телесными уродствами, лица с тяжелыми заболеваниями, инвалиды, старики, особенно те из них, кто неспособен жить самостоятельно, и смертельно больные. Мы не можем также умолчать о других, более замаскированных, но не менее опасных и реальных формах эвтаназии. Они могут проявиться, например, в том случае, если с целью получить больше органов для пересадки станут брать эти органы у доноров еще до того, как они признаны умершими в согласии с объективными и адекватными критериями.
17. Картина современного человечества действительно возбуждает глубокую тревогу, особенно если подумать не только о разных сферах, в которых совершаются посягательства на жизнь, но и о чрезвычайной частоте этих посягательств, а в то же время о разнородной мощной поддержке, которую они получают в силу общественной вседозволенности, нередких случаев их законодательного признания и участия в них некоторых сотрудников органов здравоохранения.
19. Здесь следует вспомнить также об определенном образе мыслей, склонном отождествлять личное достоинство со способностью к прямому общению с другими при помощи языка - опытно проверяемой. При таких условиях в мире, разумеется, не найдется места для того, кто - как, например, нерожденный ребенок или умирающий человек - является структурно слабым субъектом, кажется совершенно отданным на милость окружающих, полностью от них зависит и умеет общаться лишь на неслышимом языке глубинного симбиоза эмоций. Вот так фактором, формирующим решения и действия в области межчеловеческих отношений и социального общежития, становится сила. Но это прямо противоречит тому, к чему на протяжении истории стремилось правовое государство как община, где "право силы" заменяется "силой права".
В другой плоскости источником противоречий между официальными заявлениями о правах человека и их трагическим отрицанием на практике становится понятие свободы, в котором значение человеческой личности абсолютизируется, а ее соотношение с солидарностью, полным приятием другого человека и служением ближним перечеркивается. Хоть и правда, что в некоторых случаях зачатую или клонящуюся к концу жизнь ликвидируют под влиянием дурно понятого альтруизма или обычной человеческой жалости, но нельзя отрицать, что подобная культура смерти как таковая отражает совершенно индивидуалистическое понятие свободы и эта последняя в конце концов становится свободой "сильнейших", направленной против слабейших, обреченных на гибель.
20. Общество превращается во множество отдельных людей, живущих рядом, но не соединенных взаимными узами: каждый стремится осуществить свои цели независимо от других или прямо рвется к собственной выгоде за чужой счет. Государство уже не "общий дом", где все могут жить в согласии с фундаментальными принципами равенства, - оно преобразуется в тиранию, узурпирующую право распоряжаться жизнью слабых и беззащитных, нерожденных детей и стариков во имя общей пользы, которая в действительности лишь служит тем или иным групповым интересам.
22. перед лицом жизни, которая рождается, и жизни, которая умирает, человек уже не умеет вопросить себя о самом подлинном смысле своего существования и воистину свободно принять эти переломные моменты своего "бытия". Его интересует только "действие", и поэтому он стремится использовать любые достижения техники, чтобы планировать и контролировать рождение и смерть, простирая на них свою власть. Тот элементарный опыт, который должен быть "пережит", становится вещью, а человек претендует на право "владеть" им или его "отвергнуть".
23. Единственной целью, принимаемой во внимание, становится собственное материальное благополучие. Так называемое "качество жизни" рассматривается чаще всего или даже исключительно в категориях экономической производительности, беспорядочного потребительства, удовольствий и развлечений, получаемых от физического существования, а более глубокие измерения бытия - реляционные, духовные и религиозные - предаются забвению.
В такой атмосфере страдание, неустанно тяготеющее над человеческой жизнью, но способное также стать стимулом личного роста, "цензурируется", отвергается как бесполезное и искореняется как зло, от которого следует спасаться всегда и при всех обстоятельствах. А когда его нельзя преодолеть и пропадает даже надежда на благополучие в будущем, человек готов считать, что жизнь утратила всякий смысл, и испытывает все более сильное искушение оставить за собою право положить ей конец.
В том же культурном контексте плоть больше не воспринимается как типично личностная реальность, знамение и обитель отношений с другими людьми, с Богом и миром. Она сводится к чисто материальному измерению, превращаясь всего-навсего в комплекс органов, функций и энергии, которыми можно пользоваться, применяя один только критерий удовольствия и эффективности. Пол лишается личностного измерения и рассматривается инструментально: вместо того, чтобы быть знамением, обителью и языком любви, то есть приношением себя в дар и принятием другого человека вместе со всем богатством его личности, он все больше и больше превращается в поле и орудие самоутверждения и себялюбивого удовлетворения желаний и влечений. Так искажается и фальсифицируется изначальное содержание половой сферы человека, а два ее значения - сочетание и размножение, - начертанные в глубине природы супружеского акта, искусственно разделяются: единство мужчины и женщины тем самым предается, а чадородие предоставлено их произволу. Размножение начинает рассматриваться как "враг", которого следует избегать в половом сожительстве: если же оно принимается, то только потому, что отвечает желанию или прямо страсти иметь ребенка "любой ценой", а вовсе не потому, что означает безоговорочное приятие другого человека, а следовательно, и открытость навстречу тому богатству жизни, которое приносит с собой ребенок.
Вышеописанное материалистическое представление ведет к значительному оскудению человеческих отношений. Ущерб тут терпят прежде всего женщины, дети, больные или страдающие, старики. Истинный критерий признания достоинства человека, критерий уважения, бескорыстия и служения, заменяется критерием производительности, функциональности и пригодности: другого человека ценят не за то, кто он "есть", а за то, чем он "обладает, что совершает и какие выгоды приносит". А это означает господство более сильного над более слабым.
46. Если говорить о последних минутах жизни, тоже будет анахронизмом искать в библейском Откровении тексты, прямо связанные с сегодняшней проблематикой уважения к старикам и больным или твердого осуждения попыток насильственно вызвать их преждевременную смерть: в библейском культурном и религиозном контексте такого рода искушения неизвестны - наоборот, в лице старца, ввиду его мудрости и опыта, усматривалось незаменимое богатство для семьи и общества.
Старость пользуется уважением и окружена почетом (см. 2 Макк 6,23). Праведник не просит избавить его от старости и ее тягот - наоборот, он молится, говоря: "Ибо Ты - надежда моя, Господи Боже, упование мое от юности моей. И до староста, и до седины не оставь меня, Боже, доколе не возвещу силы Твоей роду сему и всем грядущим могущества Твоего" (Пc 71/70,5. 18). Мессианская эра показана как время, когда "не будет более старца, который не достигал бы полноты дней своих" (Ис 65,20).
Но как устоять в годы старости при неизбежном жизненном упадке? Какое поведение выбрать перед лицом смерти? Верующий знает, что его жизнь в руке Божией: "Господь, Ты держишь жребий мой" (Пc 16/15,5), - и согласен принять от Него и смерть: "Это приговор от Господа над всякою плотью. Итак для чего ты отвращаешься от того, что благоугодно Всевышнему?" (Сир 41,4/5-6). Человек не господствует над смертью - так же, как он не господствует над жизнью; в жизни и смерти он должен полностью ввериться воле Всевышнего, замыслу Его любви.
Точно так же и во время болезни человек призван ввериться Господу и возродить в себе глубокое доверие к Тому, Кто "исцеляет все недуги" (Пc 103/102,3). Когда человеку кажется, что уже нет надежды выздороветь, так что хочется возопить: "Дни мои - как уклоняющаяся тень; и я иссох, как трава" (Пc 102/101,12), - даже тогда верующий полон несокрушимой веры в животворную силу Бога. Болезнь не погружает его в отчаяние и велит ему не искать смерти, а наоборот, восклицать с надеждой: "Я веровал, и потому говорил: я сильно сокрушен" (Пc 116/115,10); "Господи Боже мой! я воззвал к Тебе, и Ты исцелил меня. Господи! Ты вывел из ада душу мою и оживил меня, чтобы я не сошел в могилу" (Пc 30/29,3-4).
64. На склоне жизни человек стоит перед лицом тайны смерти. Сегодня, в результате успехов медицины и в том культурном контексте, который зачастую глух ко всему трансцендентному, опыт умирания приобретает новые характерные черты. Ибо, когда начинает перевешивать тенденция признавать жизнь ценной только в той мере, в какой она составляет источник удовольствий и благополучия, страдание представляется невыносимой тяжестью, от которой надо избавиться любой ценою. Смерть считается "бессмысленной", когда внезапно кладет конец жизни, еще устремленной в будущее, которое может принести много интересного; и, наоборот, она становится "чаемым избавлением", когда человеческое существование признают лишенным дальнейшего смысла, ибо оно погружено в боль и неизбежно подвергается риску все больших страданий.
Благодаря использованию крайне сложных методов и высокосовершенного оборудования современная медицинская наука и практика в состоянии успешно действовать в случаях, которые раньше были безнадежными, смягчать или снимать боль, а также поддерживать и продлевать жизнь в обстоятельствах крайней слабости, искусственно реанимировать людей, основные биологические функции которых резко нарушены, а также делать шаги, направленные на получение органов для пересадки.
65. Надо различать эвтаназию и отказ от так называемой упрямой терапии, то есть от некоторых медицинских мер, которые перестали соответствовать реальному положению больного, поскольку уже несоразмерны результатам, которых можно было бы ожидать, или чересчур тягостны для самого больного и его семьи. В таких обстоятельствах, когда смерть близка и неизбежна, можно в согласии со своей совестью "отказаться от мер, которые способны вызвать лишь неустойчивое и болезненное продление жизни, однако не следует прерывать нормальное лечение, в котором нуждается больной в аналогичных случаях". Разумеется, существует нравственный долг лечить и лечиться, но этот долг следует определять в конкретных обстоятельствах, а именно: необходимо оценить, являются ли применяемые лечебные средства объективно соразмерными предусмотренному улучшению здоровья. Отказ от чрезвычайных и преувеличенных средств не тождествен самоубийству или эвтаназии; в нем скорее выражено смирение с человеческой природой на пороге смерти.
В современной медицине все большее значение приобретают так называемые паллиативные методы лечения, цель которых - смягчить страдания в последней стадии болезни и обеспечить пациенту необходимую человеческую поддержку. В этом контексте, в частности, возникает вопрос, надлежит ли применять ради облегчения страданий больного разнообразные обезболивающие и успокаивающие средства, когда это связано с риском сокращения жизни. Если можно считать похвальным поведение человека, который, желая сохранить полную ясность ума и сознательно - когда речь идет о верующем - участвовать в муках Христа, добровольно принимает страдание, отказываясь от лечения, умеряющего боль, то невозможно утверждать, что все обязаны вести себя так "героически". Еще Пий XII указал, что разрешено умерять боль с помощью наркотиков даже тогда, когда в результате это приводит к ограничению сознания и сокращению жизни, "если не существует других средств и если в данных обстоятельствах это не мешает исполнению других религиозных и нравственных обязанностей". Ибо в таком случае речь идет не о жажде смерти и стремлении к ней, хотя риск смерти по обоснованным причинам допускается, но только о желании смягчить боль применением анестезирующих средств, созданных медициной. Тем не менее "не следует отнимать сознание у умирающего без серьезных причин": на пороге смерти люди должны быть в состоянии исполнить свои нравственные и семейные обязанности, а главное - иметь возможность сознательно приготовиться к окончательной встрече с Богом.
67. Просьба, идущая из сердца человека во время его последнего борения со страданием и смертью, особенно когда он испытывает искушение погрузиться в отчаяние и как бы исчезнуть в нем, - прежде всего просьба быть рядом, сопереживать и поддерживать в час испытания. Это просьба помочь сохраниться надежде, когда все человеческие надежды рухнули.
94. Особое место следует отвести пожилым людям. В то время как в некоторых культурах престарелый человек включается в семейную жизнь и играет в нем активную и важную роль, в других на стариков смотрят как на бесполезный груз и нередко предоставляют их самим себе: в таком контексте легко возникает искушение эвтаназии.
Сталкивать стариков на край общества или вообще изгонять их из своей жизни недопустимо. Их присутствие в семье или хотя бы сохранение постоянной связи с ними, если жилищная теснота либо другие причины делают совместную жизнь невозможной, имеет фундаментальное значение в создании атмосферы взаимообмена и обогащающего диалога между разными поколениями. Поэтому обязательно надо сохранять своеобразный "договор" между поколениями - или восстанавливать его, когда он нарушен, - по которому старики-родители, уже близкие к концу своего земного странствия, могут ожидать от детей опеки и солидарности, какую сами оказали детям в начале их жизни: этого требует послушание заповеди Божией, приказывающей чтить отца и мать (см. Иск 20,12; Лев 19,3). Но это не все. Старики - не только "предмет" заботы, опеки и служения. Они могут и должны использовать богатый опыт, накопленный за долгие годы, чтобы делиться мудростью, свидетельствовать о надежде и любви.
97. Боль и страдание имеют смысл и ценность, если переживаешь их в тесной связи с любовью, получаемой и даруемой.
101. Жизнь несомненно несет в себе нечто святое и религиозное, но этот ее аспект касается не только верующих: речь идет о ценности, которую каждое человеческое существо может понять также в свете разума, и поэтому она без сомнения касается всех. нельзя созидать общее благо, если не признавать и не охранять право на жизнь, на которое опираются и из которого вытекают все другие неотторжимые права человека. Не может иметь прочных основ общество, которое - даже выступая за такие ценности, как достоинство личности, справедливость и мир, - резко противоречит самому себе, признавая и терпя разнообразные формы унижения и уничтожения человеческой жизни, особенно жизни людей более слабых, вышвырнутых за рамки общества. Только уважение к жизни может составлять фундамент и гарантию самых главных, самых необходимых для общества ценностей, таких, как демократия и мир.
Ибо не может быть истинной демократии, если не признавать достоинство каждого человека и не соблюдать его права. Не может быть истинного мира, если не становиться на защиту жизни и не поддерживать ее.